Идиллія Бѣлаго Лотоса [Идиллия Белого Лотоса] - Мейбл Коллинз

„Принесите огня: онъ проснулся“, произнесъ чей-то спокойный голосъ. Послышались какіе-то звуки; до моихъ ноздрей донесся острый — пряный запахъ. Вслѣдъ за этимъ въ дверяхъ показалось двое молодыхъ послушниковъ съ серебрянными свѣтильниками въ рукахъ, и комната разомъ освѣтилась яркимъ свѣтомъ, при которомъ я увидѣлъ, что она была полна высшихъ жрецовъ, неподвижно стоявшихъ въ своихъ бѣлыхъ одеждахъ. Я былъ такъ ошеломленъ этимъ зрѣлищемъ, что пересталъ плакать и забылъ тоску по домѣ. Не удивительно, что я изнемогалъ подъ тягостнымъ ощущеніемъ присутствія какого-то посторонняго лица въ комнатѣ: меня окружала толпа людей, неподвижныхъ и безмолвныхъ, глаза которыхъ были опущены долу, а руки скрещены на груди. Я крѣпко прижался къ своей кровати, закрывъ лицо руками; толпа, огни, все производило на меня тяжелое впечатлѣніе, и, когда прошло первое чувство удивленія, я готовъ былъ снова залиться слезами, но на этотъ разъ уже отъ того, что мысли мои смѣшались, и я ничего не могъ понять. Благоуханіе становилось сильнѣе и сильнѣе, комната наполнялась дымомъ отъ горящихъ куреній, открывъ глаза я увидѣлъ двухъ молодыхъ жрецовъ, стоявшихъ по обѣ стороны ложа и державшихъ вазы съ дымящимся ѳиміамомъ. Комната, какъ я ужъ сказалъ, была полна жрецовъ; но вокругъ меня они сплотились тѣснымъ кольцомъ. Я съ благоговѣніемъ сталъ разглядывать лица ближайшихъ ко мнѣ, среди которыхъ находились Агмахдъ и Каменбака. Всѣ эти люди отличались той странной неподвижностью лица и осанки, которая такъ сильно дѣйствовала на меня. Я обвелъ глазами всѣхъ присутствовавшихъ и, снова, дрожа всѣмъ тѣломъ, закрылъ лицо руками. Я испытывалъ такое чувство неволи, точно былъ окруженъ непроницаемой стѣной; и въ самомъ дѣлѣ эти, стоявшіе вокругъ меня, жрецы образовали такую тюрьму, изъ которой мнѣ труднѣе было вырваться, чѣмъ изъ каменныхъ стѣнъ. Наконецъ, Агмахдъ прервалъ молчаніе словами: „Вставай, дитя, и иди съ нами“.

Я повиновался; хотя сознаюсь, охотнѣе согласился-бы остаться здѣсь, въ темной комнатѣ, чѣмъ сопровождать эту странную, молчаливую толпу людей. Но всякій разъ, когда я встрѣчался съ холоднымъ, непроницаемымъ взглядомъ обращенныхъ ко мнѣ голубыхъ глазъ Агмахда, мнѣ ничего другого не оставалось дѣлать какъ безпрекословно покоряться. Такъ было и теперь: я всталъ и пошелъ впередъ, не выходя изъ тѣснаго кольца окружавшихъ меня жрецовъ, которые шли спереди, сзади, съ боковъ; остальные подвигались въ полномъ порядкѣ внѣ этого круга. Мы спускались по длинному коридору, пока не достигли большихъ входныхъ дверей храма, которыя оказались широко раскрытыми. Сквозь нихъ я мелькомъ взглянулъ на усѣянный звѣздами небесный сводъ и почувствовалъ себя бодрѣе, точно увидѣлъ лицо стараго друга. Но это длилось лишь одно мгновеніе, пока мы стояли какъ разъ внутри большихъ дверей. Нѣсколько жрецовъ закрыли ихъ и заперли засовомъ, послѣ чего мы пошли по большому центральному коридору на который я обратилъ вниманіе, когда въ первый разъ еще проходилъ мимо. Теперь я замѣтилъ, что, хотя онъ былъ и просторенъ и очень красивъ, въ немъ совсѣмъ не было дверей, за исключеніемъ одной, подъ глубокой аркой, въ концѣ его и какъ разъ противъ большой храмовой аллеи.

„Куда ведетъ эта одинокая дверь?“ спросилъ я себя но безъ особеннаго интереса. Было принесено и поставлено по срединѣ коридора низенькое сидѣнье, на которое жрецы мнѣ велѣли сѣсть, лицомъ къ этой самой двери, что я и исполнилъ. Я молчалъ, хотя и былъ въ сильной тревогѣ. Что за странность? Ради чего долженъ я сидѣть здѣсь окруженный высшими жрецами? Какое мнѣ предстоитъ испытаніе? Но я положилъ быть мужественнымъ и не бояться. Развѣ я не былъ облеченъ въ полотняное, безупречной бѣлизны, одѣяніе? Положимъ оно — не вышито золотомъ, но зато и не отмѣчено черными линіями и стежками какъ платья жрецовъ, помоложе; да, оно — совершенно бѣлое! Я гордился этимъ обстоятельствомъ, полагая, что въ немъ заключается особаго рода отличіе; и этой-то мыслью я и старался теперь поддержать свое слабѣющее мужество.

Отъ сильнаго запаха куреній у меня начинало шумѣть въ головѣ; я — не привыкъ къ благовоніямъ, такъ щедро расточавшимся здѣсь въ храмѣ.

Вдругъ, безъ единаго предварительно произнесеннаго слова или даннаго знака, всѣ огни были разомъ потушены, и я снова очутился во мракѣ, посреди странно безмолвной толпы жрецовъ. Я сдѣлалъ попытку собраться съ мыслями и понять, гдѣ я. Я вспомнилъ, что главная масса присутствовавшихъ была позади меня, что жрецы впереди разступились, такъ что въ тотъ моментъ, когда были потушены огни, — хотя внутренній кругъ и продолжалъ отдѣлять меня отъ другихъ, — передо мной открылся весь коридоръ вплоть до двери подъ аркой.

Повторяю я былъ сильно встревоженъ и чувствовалъ себя крайне несчастнымъ. Свернувшись въ клубокъ на своемъ сидѣньицѣ, я рѣшился проявить храбрость, если того потребуютъ обстоятельства, а пока старался сидѣть смирно и такъ, чтобы меня не было замѣтно.

Безстрастныя лица высшихъ жрецовъ, стоявшихъ, какъ я зналъ, неподвижно вокругъ меня, пугали меня; гробовое молчаніе всѣхъ прочихъ, наполняло меня благоговѣйнымъ трепетомъ; временами на меня нападалъ такой страхъ, что я начиналъ соображать, удастся ли мнѣ уйти, незамѣченнымъ жрецами, если встать и направиться прямо впередъ, внизъ по коридору. Но я не смѣлъ приступить къ осуществленію этого плана; кромѣ того, одуряющій запахъ куреній въ связи съ дѣйствіемъ вчерашняго душистаго питья и предшествовавшаго сна, вызывалъ во мнѣ непривычное чувство оцѣпененія; я сидѣлъ съ полузакрытыми глазами и чувствовалъ, что вотъ-вотъ засну… Въ это самое время мое любопытство было внезапно пробуждено: въ противоположномъ концѣ коридора по краямъ заинтересовавшей меня двери показалась узкая полоса свѣта. Я широко раскрылъ глаза, чтобы лучше видѣть, и скоро замѣтилъ, что дверь медленно очень медленно открывается… Наконецъ, она остановилась, открывшись на половину, и изъ помѣщенія, куда она вела, сталъ изливаться какой-то тусклый, словно чѣмъ-то закрытый свѣтъ. Но на нашемъ концѣ коридора тьма осталась нетронутой, полной; вездѣ не было видно признаковъ жизни, не было слышно никакихъ звуковъ, кромѣ тихаго, сдержаннаго дыханія окружавшихъ меня жрецовъ. Черезъ нѣсколько минутъ мнѣ пришлось закрыть глаза: я такъ напряженно всматривался въ окружавшій меня мракъ, что они утомились; а когда открылъ снова, то увидѣлъ, что какъ разъ передъ дверью стояла какая-то фигура.

Общіе контуры были ясно видны, хотя лицо и формы выдѣлялись смутно, благодаря тому, что свѣтъ падалъ на нее сзади. Какъ это ни было безрасудно, но меня сразу охватилъ какой-то ужасъ, отъ котораго я весь скорчился, и мнѣ пришлось сдѣлать невѣроятное чисто физическое усиліе надъ собой, чтобы не испустить громкаго вопля. И это невыносимое чувство страха стала рости съ каждой минутой, какъ только мнѣ стало ясно, что фигура эта медленно направлялась ко мнѣ какимъ-то скользящимъ движеніемъ, въ которомъ не было ничего земного. По мѣрѣ того, какъ она приближалась, я могъ разглядѣть, что родъ темного одѣянья, въ которое она была облечена, почти совершенно закрывало ей тѣло и голову; но всѣ эти детали я видѣлъ смутно, такъ какъ свѣтъ, выходившій изъ-за дверей, былъ очень слабъ. Тоска и ужасъ, стѣснявшіе мнѣ грудь, вдругъ удвоились: приблизившись ко мнѣ, скользившая по воздуху фигура зажгла свѣтильникъ, который она держала; складки ея одежды тускло освѣтились, но все остальное продолжала оставаться невидимымъ… Громаднымъ усиліемъ воли мнѣ удалось оторвать очарованный взглядъ отъ таинственнаго видѣнія, и я повернулъ голову въ надеждѣ увидѣть стоявшихъ рядомъ со мной жрецовъ; но никого нельзя было разглядѣть: кругомъ стоялъ густой, непроницаемый мракъ. Это разрѣшило опутавшія меня страшныя чары: я испустилъ крикъ, крикъ тоски и ужаса, и спряталъ лицо руками.

До моего слуха донесся голосъ Агмахда: „Не бойся, дитя мое“, произнесъ онъ своимъ мелодичнымъ, невозмутимымъ голосомъ.

Я сдѣлалъ усиліе, чтобы овладѣть собой, ободренный звукомъ его голоса, въ которомъ было, по крайней мѣрѣ, нѣчто не столь чуждое и страшное, какъ въ закутанной фигурѣ стоявшей передо мной. Она была здѣсь не очень близко, но все-же достаточно близко чтобы наполнить душу мою какимъ-то неземнымъ ужасомъ.

„Говори, дитя“, снова раздался голосъ Агмахда: „и скажи намъ, что тебя такъ взволновало“.

Я не смѣлъ не повиноваться, хотя языкъ мой прилипъ къ нёбу, но чувство изумленія превозмогло чувство страха, и я заговорилъ легче, чѣмъ-бы могъ, не будь его.

„Какъ!“ воскликнулъ я: „Развѣ ты не видишь свѣта исходящаго изъ-за той двери? Развѣ тебѣ не видно закрытой фигуры? Отгони ее! Она меня пугаетъ!“

Казалось, тихій сдержанный шепотъ пробѣжалъ сразу по рядамъ толпы: было очевидно, что мои слова произвели потрясающее впечатлѣніе на всѣхъ. Затѣмъ, снова прозвучалъ ровный голосъ Агмахда: „Привѣтъ нашей Царицѣ! Мы преклоняемъ передъ ней колѣни!“